Неточные совпадения
Когда кончилось чтение обзора, общество сошлось, и Левин встретил и Свияжского, звавшего его нынче вечером непременно в Общество сельского хозяйства, где будет читаться знаменитый доклад, и Степана Аркадьича, который только что приехал с бегов, и еще много других знакомых, и Левин еще
поговорил и послушал
разные суждения
о заседании,
о новой пьесе и
о процессе.
Попытав
разные предметы разговора, она навела его на живопись,
о которой он
говорил очень хорошо, и внимательно слушала его.
Я знаю, мы скоро разлучимся опять и, может быть, навеки: оба пойдем
разными путями до гроба; но воспоминание
о ней останется неприкосновенным в душе моей; я ей это повторял всегда, и она мне верит, хотя
говорит противное.
Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она
говорила несвязные речи об отце, брате: ей хотелось в горы, домой… Потом она также
говорила о Печорине, давала ему
разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку…
Негодованье росло, и дамы стали
говорить о нем в
разных углах самым неблагоприятным образом; а бедная институтка была уничтожена совершенно, и приговор ее уже был подписан.
Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд,
говорил он
о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали
разные мелкие товары, нужные для крестьян.
Чичиков никогда не чувствовал себя в таком веселом расположении, воображал себя уже настоящим херсонским помещиком,
говорил об
разных улучшениях:
о трехпольном хозяйстве,
о счастии и блаженстве двух душ, и стал читать Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте, [Вертер и Шарлотта — герои сентиментального романа И.-В.
— А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться! Я много
говорил ему
о тебе, в
разное время… И вчера
говорил. Идем!.. Так ты знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
Связь с этой женщиной и раньше уже тяготила его, а за время войны Елена стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, — в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала,
говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему русскому — к армии, правительству, интеллигенции, к своей прислуге — и все чаще, в
разных формах, выражала свою тревогу
о судьбе Франции...
— А еще вреднее плотских удовольствий — забавы распутного ума, — громко
говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься в густоту людей. — И вот студенты и
разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым не жалко вас, напояют голодные души ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками
о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с большой силой и торжественно подняв руку, вскричал Диомидов.
Ее слова
о духе и вообще все, что она, в
разное время,
говорила ему
о своих взглядах на религию, церковь, — было непонятно, неинтересно и не удерживалось в его памяти.
— Вот — приходите к нам, — пригласила она. — У нас собираются
разные люди, есть интересные. Да и все интересны, если не мешать им
говорить о себе…
В то время в выздоравливавшем князе действительно,
говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог знает что большими кушами, даже на
разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать
о браке.
Сам он не стоит описания, и, собственно, в дружеских отношениях я с ним не был; но в Петербурге его отыскал; он мог (по
разным обстоятельствам,
о которых
говорить тоже не стоит) тотчас же сообщить мне адрес одного Крафта, чрезвычайно нужного мне человека, только что тот вернется из Вильно.
Статейки эти,
говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро пошли в ход, и уж в этом одном молодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги
разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы
о переводах с французского или
о переписке.
Вечером стрелки рассказывали друг другу
разные страхи,
говорили о привидениях, домовых, с кем что случилось и кто что видел.
— Люди, говорящие
разные пустяки, могут
говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно
говоря, вам и не было другого выбора.
В полку они привыкли к некоторым замашкам откровенности, затвердили
разные сентенции
о неприкосновенности чести,
о благородстве, язвительные насмешки над писарями. Младшие из них читали Марлинского и Загоскина, знают на память начало «Кавказского пленника», «Войнаровского» и часто повторяют затверженные стихи. Например, иные
говорят всякий раз, заставая человека курящим...
Эта первая неудачная встреча не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком и любил
поговорить на
разные темы, забывая на другой день,
о чем говорилось вчера.
Еретический рационализм признает Христа или только Богом, или только человеком, но не постигает тайны Богочеловека, тайны совершенного соединения природы божеской с природой человеческой; он признает в Христе одну лишь волю и не постигает совершенного соединения в Христе двух воль, претворения воли человеческой в волю Бога; он готов признать Троичность Божества, но так, чтобы не нарушить закона тождества и противоречия, так, что «один» и «три» в
разное время
о разном говорят.
Я думал сначала
говорить подробно в моих записках вообще
о ружейной охоте, то есть не только
о стрельбе,
о дичи,
о ее нравах и местах жительства в Оренбургской губернии, но также
о легавых собаках, ружьях,
о разных принадлежностях охоты и вообще
о всей технической ее части.
Говоря о болотной дичи, я часто буду упоминать
о месте ее жительства, то есть
о болотах. Я стану придавать им
разные названия: чистых, сухих, мокрых и проч., но людям, не знакомым с ними в действительности, такие эпитеты не объяснят дела, и потому я хочу
поговорить предварительно
о качествах болот, весьма разнообразных.
Он
говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать
о последнем мгновении, так что он еще распоряжения
разные сделал: рассчитал время, чтобы проститься с товарищами, на это положил минуты две, потом две минуты еще положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть.
Этот m-r Jules был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он пописывал в
разных газетах и беспрестанно упоминал
о ней, называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал
о ней молву по миру — а ведь это, что ни
говорите, приятно.
Пока пили чай и разговаривали
о разных пустяках,
о каких
говорят с дороги, обережной успел сходить за Егором и доложил, что он ждет на дворе.
Спасибо тебе, добрая Марья Николаевна, за твою беседу на листке твоих деток. Я столько пишу в
разные стороны, что просто потерялся. По твоему вопросу
о Нижнем вижу, что я еще не
говорил тебе, что на днях ожидаю Ваню…
Нечего и
говорить уже
о разных его выходках, которые везде повторялись; например, однажды в Царском Селе Захаржевского медвежонок сорвался с цепи от столба, [После этого автором густо зачеркнуто в рукописи несколько слов.] на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее, с императором, если бы на этот раз не встрепенулся его маленький шарло и не предостерег бы от этой опасной встречи.
Пархоменко все дергал носом, колупал пальцем глаз и
говорил о необходимости совершенно иных во всем порядков и
разных противодействий консерваторам. Райнер много рассказывал Женни
о чужих краях, а в особенности об Англии, в которой он долго жил и которую очень хорошо знал.
Второго общего собрания он ожидал с нетерпением. Община крепла, можно было показать заработки и
поговорить о сбережениях. Чтобы оправдать свои соображения насчет близкой возможности доставлять членам союза не только одно полезное, но даже и приятное, Белоярцев один раз возвратился домой в сопровождении десяти человек, принесших за ним более двадцати вазонов
разных экзотических растений, не дорогих, но весьма хорошо выбранных.
Женское сердце всегда хочет любви, а
о любви им
говорят ежедневно
разными кислыми, слюнявыми словами.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как
говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый,
о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый
о господском и
о крестьянском деле; они
говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож
разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
В городе беспрестанно получались
разные известия из Петербурга, которые приводили всех в смущение и страх; но в чем состояли эти известия, я ничего узнать не мог, потому что
о них всегда
говорили потихоньку, а на мои вопросы обыкновенно отвечали, что я еще дитя и что мне знать об этом не нужно.
Сначала Волков приставал, чтоб я подарил ему Сергеевку, потом принимался торговать ее у моего отца; разумеется, я сердился и
говорил разные глупости; наконец, повторили прежнее средство, еще с большим успехом: вместо указа
о солдатстве сочинили и написали свадебный договор, или рядную, в которой было сказано, что мой отец и мать, с моего согласия, потому что Сергеевка считалась моей собственностью, отдают ее в приданое за моей сестрицей в вечное владение П. Н. Волкову.
Сначала заглядывали к нам, под
разными предлогами, горничные девчонки и девушки, даже дворовые женщины, просили у нас «поцеловать ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое
о чем спрашивали и уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью бабушки или тетушки, которая (я сам слышал)
говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали с ее детьми».
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда
говорила только
о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с
разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
О его секретарской деятельности
говорил только стеклянный шкаф, плотно набитый какими-то канцелярскими делами, да несколько томиков
разных законов, сложенных на письменном столе в пирамиду.
Он залпом выпил стакан чаю и продолжал рассказывать. Перечислял годы и месяцы тюремного заключения, ссылки, сообщал
о разных несчастиях, об избиениях в тюрьмах,
о голоде в Сибири. Мать смотрела на него, слушала и удивлялась, как просто и спокойно он
говорил об этой жизни, полной страданий, преследований, издевательств над людьми…
Всякому из нас памятны, вероятно, эти дни учения, в которые мы не столько учимся, сколько любим
поговорить, а еще больше послушать, как
говорят другие,
о разных взглядах на науку и в особенности
о том, что надо во что бы то ни стало идти вперед и развиваться.
Я подхожу к другой группе, где друг мой Василий Николаич показывает публике медведя, то есть заставляет Алексея Дмитрича
говорить разную чепуху. Около них собралась целая толпа народа, в которой немолчно раздается громкий и искренний смех, свидетельствующий
о необыкновенном успехе представления.
Я, который сейчас только
говорил Дмитрию, своему другу,
о том, как деньги портят отношения, на другой день утром, перед нашим отъездом в деревню, когда оказалось, что я промотал все свои деньги на
разные картинки и стамбулки, взял у него двадцать пять рублей ассигнациями на дорогу, которые он предложил мне, и потом очень долго оставался ему должен.
— Дурной сон и бред… Мы
говорили о двух
разных вещах.
— Степан Трофимович, нам надо
говорить о деле. Я уверена, что вы приготовили все ваши пышные слова и
разные словечки, но лучше бы к делу прямо, не так ли?
— Я очень начинаю любить Сусанну и много
говорю с ней
о разных разностях, — начала она издалека.
И
разные другие нелепые слухи ходили по городу
о здешней гимназии:
говорили о переодетой гимназистом барышне, потом имя Пыльникова стали понемногу соединять с Людмилиным. Товарищи начали дразнить Сашу любовью к Людмиле. Сперва он легко относился к этим шуточкам, потом начал по временам вспыхивать и заступаться за Людмилу, уверяя, что ничего такого не было и нет.
И, раз начавши
говорить, уже он не мог остановиться и все на
разные лады пересказывал одно и то же, пока его не перебил кто-то, заговорив
о другом. Тогда он опять погрузился в молчание.
В Москве есть особая varietas [разновидность (лат.).] рода человеческого; мы
говорим о тех полубогатых дворянских домах, которых обитатели совершенно сошли со сцены и скромно проживают целыми поколениями по
разным переулкам; однообразный порядок и какое-то затаенное озлобление против всего нового составляет главный характер обитателей этих домов, глубоко стоящих на дворе, с покривившимися колоннами и нечистыми сенями; они воображают себя представителями нашего национального быта, потому что им «квас нужен, как воздух», потому что они в санях ездят, как в карете, берут за собой двух лакеев и целый год живут на запасах, привозимых из Пензы и Симбирска.
Дело в том, что у Пепки была настоящая тайна,
о которой он не
говорил, но относительно существования которой я мог догадываться по
разным аналогиям и логическим наведениям.
Никто лучше не знал распорядков, свычаев и обычаев старинного житья-бытья, которое изобрело тысячи церемоний на всякий житейский случай, не
говоря уже
о таких важных событиях, как свадьбы, похороны, родины,
разные семейные несчастия и радости.
За чаем сидели и калякали
о разных разностях, главным образом за всех
говорила модная Алена Евстратьевна, которая распространялась все насчет настоящих порядков в доме.